Я осмелилась опубликлвать это здесь. Тапки ловить готова. Предупреждаю: вещь довольно специфическая и тяжелая.
Пожелание и предупреждение: если вы хотите это перепостить, пожалуйста, уведомите меня. Как автор, имею полное право знать судьбу своего ребенка.Победителей не судятАвиасказкаДля Спитфайров, Харрикейнов, Бленхаймов, Дефайантов, Авро Ланкастеров и некоторых других самолетов пятнадцатое сентября было праздником. Конечно, ведь это был день торжества, день Победы, когда они все вместе отстояли Империю от немцев и итальянцев.
Маленький аэродром в этот день был оживленней обычного, чопорные и немногословные британцы колесили по территории, горланили гимн, матерные частушки про руководство Рейха и упивались горючкой и людскими горячительными напитками. Да, пятнадцатого даже шумные русские сидели смирно в своих ангарах и не задирали англичан. Те за Его и Ее Величество могли хвост на винт натянуть и потом заверить, что так все и было.
В этом году все было так же. Вот только было одно но: в прошлом году на этом аэродроме не было немцев. А сейчас их было целых два: Bf-109E и Fw-190A. Пусть Фокке-Вульф не участвовал в Битве за Британию, но он был немцем, самолетом Люфтваффе Рейха.
Грустный-прегрустный Спитфайр Mk.V катился к своему ангару. К радиомачте у него был прицеплен Юнион Джек, на крыльях болтался польский флажок (на аэродроме была пара спитфайров польских эскадрилий Королевских ВВС), из двигателя отчетливо разило дичайшей смесью сивушных масел.
читать дальшеИз темноты раздался знакомый голос с акцентом:
– Вы закончили?
Истребитель резко затормозил и покатился назад.
– О чем вы, Эмиль?
– Мне уже есть можно выйти? Никто уже не будет бросаться в меня банки пивные и заставлять петь гимн Британия?
Спитфайр замер:
– Вас кто-то обидел?
– О, найн. Фсе в порядке. Я понимаю, – в голосе немецкого истребителя была горечь. – У вас праздник, радость, счастье… Но отчего в этот день вы унижаете бывшего врага? Если от русских самолетов такое привычка, то от воспитанных джентльменов я не ждать.
– Мы же победили, – «пятерка» недоуменно качнул крыльями. – В правилах победителей отмечать свой триумф и напоминать всем, что их трогать не стоит. К тому же, нам тогда туго пришлось.
– Вас там не было, – немец хмыкнул. – Там были «двойки» и «единицы».
– Некоторые «единицы» потом переделывали в «пятерки», герр официр! – прошипел британец и угрожающе надвинулся на Мессера. – И я прекрасно помню своего первого пилота, который был изувечен после первого же боя с вашими Хейнкелями в августе сорокового! Я помню Ла-Манш и Па-де-Кале, я помню Биггин-Хилл и бомбежки Лондона!
– Я тоже помню. А еще я помню Дрезден, – тихо сказал Мессершмитт. – Entschuldigen Sie bitte, я недостоин вашего внимания. Доброй ночи. Я позволил своей гордости слишком много.
Зашуршали шины немецкого истребителя, он покатился прочь.
– Стой! – хрипло рявкнул Спитфайр. – Я еще с тобой не договорил, нацист!
– Нацист? О, конечно, – немецкий самолет развернулся и чуть задрал желтый нос. – Ви хотеть мне что-то сказать, герр победитель?
– Хочу, кусок ты дерьма, – и британец выпустил несколько пулеметных очередей. На бетонку упали части крыльев и хвоста немца. Но желтый нос по-прежнему смотрел вверх, а на стекле фонаря отражалась луна, словно нахально подмигивая британскому самолету.
– Закончил?
– Да. Катись к чертям, ворон Рейха! – последние два слова Спитфайр прошипел с отвращением.
– D-danke, - голос сто девятого был ровен и глух.
Немец развернулся и тихонечко покатился к своему ангару, приволакивая левое крыло и чуть скособочившись. Очевидно, очередью задело стойку шасси.
Спитфайр ликовал. Конечно, это же пьянило – снова победить, одолеть противника, сейчас уже даже без помощи пилота!
«Ничего, этому джерри полезно вспоминать иногда, кто выиграл войну, а кто в дерьме по уши!»
Вернувшись в свой ангар, Спитфайр задремал. Впрочем, ненадолго. Его разбудил Дефайант, тронув за винт.
– Сэр, Bf-109 ведь ваш приятель?
Истребитель встряхнулся, прогоняя сонную одурь:
– Просто знакомый. Он что-то натворил?
– Нет, сэр, – Дефайант понизил голос. – Он молится, уже третий час кряду, на немецком. А может, проклинает нас всех. Нет, не спорю, Ил-2 и Авро Ланкастер плохо с ним поступили, когда насильно закрасили черные кресты и нарисовали «павлиньи глаза», но…
– Что? Это же недостойно… – Спитфайр вдруг ясно вспомнил горькие слова немца, свою глупую истеричную выходку и поднятый вверх нос.
«Кретин! Оба кретины!»
– Благодарю вас, сэр.
– Ночи, сэр, – Дефайант откланялся.
Mk.V на всей возможной скорости понесся к ангару Мессершмитта. И с облегчением услышал, что немец не молится и даже не ругается. Но потом британский самолет вслушался, и ему стало стыдно. И за себя, и за товарищей.
– Простите меня, Гюнтер, Эрих, Ханнес, Ганс. И ты, Вернер, тоже прости. Вас уже давно нет, кто-то сгинул в Ла-Манше, кто-то под Ленинградом, кто-то в советских лагерях. Простите, герр майор и герр оберст. Вы дали мне разрешение на взлет, а вас накрыли бомбы «Летающей крепости». Прости меня, механик Вили. Ты был лучшим парнем в спецовке на всем свете. Прости меня, «девятый», я не смог тебя прикрыть от огня того чертового Мустанга. Я просто не успел… Простите меня все…
«Он просит прощения?! Но что за… Кто все те, о ком он упоминает? Летчики? Летчики его штаффеля?»
– Вас уже нет, я же, как назло, как в наказание должен быть тут. Как напоминание победителям, как мишень для злых шуток и претензий… За что мне это, все боги Вальгаллы?
Спитфайр окаменел. В мыслях он еще раз повторил слова Дефайанта: «насильно закрасили черные кресты и нарисовали «павлиньи глаза».
«Какой позор для него. И какая мука. И я хорош, истребитель-истеричка! Нужно извиниться!»
Британец осторожно стукнул кончиком крыла в стену ангара.
– Сэр, могу я вас побеспокоить?
– Право победителя, – глухо донеслось изнутри. – Вы желаете продолжить тот разговор?
Mk.V не решился войти.
– Я прошу прощения. Если вы выедете, я преклоню перед вами шасси.
– Прощения? У поганого нациста и убийцы? Бросьте, сэр, незачем так мараться.
– Я тебя прошу, выйди! – сорвался Спитфайр. – Выйди, сволочь, плюнь мне в кокпит, оторви крыло к чертовой матери, но только выйди и дай посмотреть на тебя!
– Jawohl, – произнесено было без эмоций. В ангаре что-то грохнуло, заскрипело, чуть приглушенно простонал Мессершмитт и на пол упало что-то тяжелое.
«Стойка шасси подломилась!» – Спитфайр пригнулся к земле и прикрыл фонарь крыльями.
– Ты в порядке?
В ответ донеслась неразборчивая ругань. Спитфайру стало не до терзаний, он влетел в ангар.
Bf-109 выглядел жалко, завалившись набок, с измочаленными крыльями и полуоторванным хвостом. Даже ярко-желтый нос теперь казался бледным.
– Прости.
– Не нужно лишних слов. Уходи. Предназначение исполнено, я слышу песнь валькирии, что спешит за мной.
Фонарь Мессера потускнел, подломилась вторая стойка.
– Прекрати! Не смей! – Спитфайр был готов заплакать от бессилия, хотя не знал как. – После всего, что с тобой было, уйти вот так, бесславно и убого?
– Я – побежденный. Участь проигравшей стороны есть позор и смирение, не ты ли говорить?
Спит яростно замахал крыльями:
– Нет, нет и еще раз нет! Ну же, ты герой, ты гордость Люфтваффе, ну же… Дружище, прекрати! Я сейчас вызову механиков, они приведут тебя в порядок, ты…
– Я не хочу, – коротко ответил Мессершмитт, добавил что-то на немецком и затих.
Британец несколько минут в смятении смотрел на него, потом резко проговорил:
– Сдохнешь до прихода механиков – лично плюну в твой металлолом. И в Вальгаллу вашу тебя не возьмут. Понял? Живи, сволочь, живи, зараза такая, живи и не смей топтать твою гордость!
Они встретились спустя полгода. На крыльях немецкого самолета снова были черные кресты. Долгое время истребители молча стояли друг против друга. Потом Bf-109Е заговорил:
– Я должен поблагодарить вас…
– Нет, это я должен поблагодарить вас, – Спитфайр коротко поклонился. – Вы, друг мой, спасли меня от страшного недуга.
Мессершмитт недоуменно молчал.
– Вы спасли меня от омертвения души, Эмиль. Я – ваш должник.
– Мы квиты, – немец поклонился в ответ. – Вы спасли меня от потери себя.
И они разъехались по своим ангарам.
С тех пор на пятнадцатое сентября Bf-109Е и Mk.V запирались в ангаре и пили за упокой тех, чьи жизни сгорели в той войне. И за здоровье тех, кто выжил. Кто выжил, и не сломался, остался человеком. Или самолетом.
Конец